Одинокая птица над полем кружит, Догоревшее солнце уходит с небес. Если шкура сера и клыки, как ножи – Не чести меня волком, стремящимся в лес.
Лопоухий щенок любит вкус молока, А не крови, бегущей из порванных жил. Если вздыблена шерсть, если страшен оскал Расспроси-ка сначала меня, как я жил.
Я в кромешной ночи, как в трясине тонул Забывая, каков над землей небосвод. Там я собственной крови с избытком хлебнул До чужой лишь потом докатился черед.
Я в капкане сидел и в силки попадал, Но к ярму привыкать не хотел и не мог. И ошейника нет, чтобы я не сломал, И цепи, чтобы мой задержала рывок.
Не бывает на свете тропы без конца, И следов, что навеки ушли в темноту. И еще не бывало, чтоб я стервеца Не настиг на тропе и не взял на лету.
Я бояться забыл голубого клинка, И стрелы с тетивы за четыре шага. Я боюсь одного – умереть до прыжка, Не услышав, как лопнет хребет у врага.
Вот бы где-нибудь в доме горел огонек, Вот бы кто-нибудь ждал меня там вдалеке. Я бы спрятал клыки и улегся у ног, Я бы нежно притронулся к детской щеке.
Я бы верно служил; и хранил, и берег. Просто так – за любовь улыбнувшихся мне. Но не ждут; и по-прежнему путь одинок, И охота завыть, вскинув морду к луне.
